Шошин Владислав. Поэт последней деревни

—Кто бы мог подумать, что этот «кавалерист» на псковском конь­ке въедет в русскую поэзию!

Вера Панова

Игорю Григорьеву — поэту милостию Божией — от нас досталось немного хваления, порядочно ругани и предостаточно замал­чивания. Еще в 60-х годах критик Аркадий Эльяшевич писал:

«Жизнь не баловала И. Григорьева. Его поэтическая судьба сложилась необычно. Выступив перед читателями с первыми сти­хотворными сборниками уже в зрелые годы, он и сегодня остается пасынком критики. А между тем оригинальность творческого голоса поэта не подлежит сомнению. Взять хотя бы богатство его поэтического словаря. И. Григорьев гордится тем, что пишет на «языке отцов и дедов». Однако в употребле­нии старинных слов и слов псковского диа­лекта у него нет нарочитости, и, может быть, поэтому лексика его произведений не остав­ляет впечатления архаичности или стили­зации. Читая стихи Игоря Григорьева, ду­маешь об удивительном совпадении языко­вых средств с поэтической темой»[1].

С 1966 года сколько воды утекло! Поэтический багаж Игоря Григорьева достиг двух десятков книг. Но поэта так и не «усынови­ла» официальная критика. Такое отчужде­ние не случайно. Муза Игоря Григорьева никогда не прислуживала власть имущим, ни «левым», ни «правым», но верой и прав­дой служила Совести и России. К тому же поэт всегда имеет собственное мнение, кото­рое выражает своим, да еще и далеко не роб­ким голосом. О таком авторе самое надеж­ное — «не шуметь».

Показательно, что, живя в тогдашнем Ле­нинграде, где провел четверть века, где у не­го были литературная известность и доста­точные средства к сносному существованию, Игорь Григорьев в конце 1967 года расстал­ся с Домом писателя имени Маяковского и уехал на свою Псковщину.

Псков на его приезд отреагировал свое­образно. Одни были предельно кратки: «Чу­дит!», другие упрекнули: «С жиру бесит­ся!», третьи отрубили решительно: «Пофа­сонит и отчалит в столицу!»... Его корили за несоблюдение и нарушение предписаний «соцреализма». Его пугали, шантажирова­ли, на него писали доносы и поклепы (мно­го!) — «стучали куда следует». А он создал Псковскую организацию писателей и стал ее первым руководителем. И ему члены сей организации отплатили за это.

Игорь Григорьев творил не за страх, а за совесть, оставаясь по-прежнему личностью независимой, а значит не всем удобной. И в конце концов его просто-напросто отодвину­ли в сторону, обошли и замолчали. Даже местная периодика в лице начальствующих мужей перестала публиковать его стихи. Да, и впрямь «мы ленивы и нелюбопытны», к тому же во вред делу, которое обязаны вы­полнять честно. Иначе как и чем всё это объяснить?

Впрочем, объяснение неприязни недоброжелателей есть: зависть! Но злобная за­висть, которою завидуют маленькие литера­торы большому поэту, — дело бесперспектив­ное, жалкое и презренное. Это всем давно известно по опыту.

Главное место в лирике Игоря Григорьева занимает любовь. Любовь к России, любовь к людям, любовь к природе, любовь к пре­красному, любовь к женщине, любовь к жизни. Стихи о любви полны пронзитель­ных всплесков, сердечного драматизма и возвышенной жертвенности.

Поэту своё «сердце беречь не дано», но ему даровано проникать в потаённые уголки души человеческой — и своей, и чужой — и освещать их светом любви и совести, без ко­торых человеку не быть Человеком. Именно о любви и совести, к великому бедствию на­шему, горемаятные современники (не гово­ря уж о всякоразных временщиках) стали забывать. И чем дольше мы существуем, тем больше это забвение вселяется в нас. И тут — самое время не только плакать, но и петь стихи, пока мы не схватимся за голову, не опомнимся и не одумаемся. Пока мы не от­ветим на огненные вопросы: неужели нам не дорога жизнь? Неужели нам не страшно погубить свою душу? Или мы дерзнули жить без веры и надежды? Но как?

Не с того ли этот потаенный вздох, в кото­ром, однако, — исцеление от многих житей­ских передряг и скорбей:

В юные лета дорога эта пролегла по земле псковской и привела Игоря Григорьева в по­селок Плюссу. Плюсса — первая веха на уха­бистом и тернистом пути в большую литера­туру.

В Плюссе поэт окончил десятилетку. Здесь в неполные восемнадцать лет встре­тил Великую Отечественную войну.

В годы германского нашествия было суж­дено Игорю Григорьеву стать руководите­лем плюсских подпольщиков и возглавить группу разведки во вражеском тылу. Потом он воевал в составе Струго-Красненского межрайонного подпольного центра под на­чалом ратоборца России Тимофея Егорова и в бригадной разведке Шестой ленинград­ской партизанской бригады под командова­нием комбрига Виктора Объедкова. Был че­тырежды тяжело ранен.

Война стала для поэта временем духовно­го и гражданского возмужания.

«Бремя-лихо, жуткое время, — восклица­ет поэт, вспоминая годы оккупации, — до предсмертного вздоха своего не перестану думать о тебе! И у последней черты не отре­кусь от ненависти к фашистским атрибутам — кровожадности, подлости, холуйству и шкурничеству!».

Казалось бы, война должна ожесточить, огрубить, навсегда задернуть темным поло­гом страшных воспоминаний ясное небо. Но вчитайтесь в стихи Игоря Григорьева! В них такой самозабвенный восторг, такая отдача во власть вдохновения, такое молитвенное благодарение Земле и Небесам за дарован­ную жизнь и возможность стать Человеком, что диву даешься: в наше безродное время —такой русский поэт!

Даже победу, добытую морем пролитой крови нашей, поэт воспринимает не как от­мщенье, но как прощенье:

Что ж, русский солдат Игорь Григорьев имеет право на прощенье ворога, как в вой­ну имел право на отмщенье чужеземным захватчикам.

Немалую часть в творчестве Игоря Гри­горьева занимают поэмы. Но о них разговор особый, и в другой книге. Назовем лишь не­которые из них: «Зарево», «Колокола», «Стезя», «Обитель».

Сочетание народно-песенной образности и скупой информативности, эпической ши­роты кругозора и лирически-щемящей пси­хологической проникновенности — всем этим характерны поэмы Игоря Григорьева. Такова, впрочем, вся его поэзия.

Семьдесят пять лет тому назад Сергей Есенин горевал: «Я последний поэт дерев­ни...». Однако время доказало: Сергей Есе­нин — не последний, но доныне первый поэт, и не только деревни — Руси. Первый! Но не единственный. Есть и другие. И среди них — «поэт последней деревни» Игорь Григорьев. Обращаясь к многострадальной русской сельщине, поэт утверждает:

И эта исповедь — истина нашего трагичес­кого века, которую нельзя победить, ибо она вечна. И долго быть певцу её!

Санкт-Петербург, 1995 г.

[1] Арк. Эльяшевич. Поэты, стиль, поэзия. Л., Лениздат, 1966, с. 290.